истории

«Во время больших обстрелов закрывали двери. Успокаивали детей. Крестились. Прощались с жизнью» «Медуза» поговорила с работниками «Азовстали». Они провели на осажденном заводе больше 50 дней — и смогли эвакуироваться

Источник: Meduza

Комбинат «Азовсталь» остается единственным очагом сопротивления в Мариуполе. Бои за завод идут почти два месяца, но только 30 апреля удалось начать эвакуацию мирных жителей, укрывавшихся там. В числе первых покинувших комбинат были два работника завода — Илья и Павел (имена изменены по просьбе героев ради безопасности их родственников, остающихся в Мариуполе). Сейчас и Илья, и Павел находятся в Запорожье. «Медуза» поговорила с ними. В разговоре также участвовал директор по персоналу «Азовстали» Иван Голтвенко — он выехал из города 9 марта и с тех пор помогает выбираться из Мариуполя другим сотрудникам.

Кто рассказывает о ситуации на заводе:

Илья — мастер конвертерного цеха, пробыл на «Азовстали» 55 дней, с 8 марта по 1 мая, вместе с женой, дочерью, тещей и сестрой жены

Павел — инженер, провел на «Азовстали» 61 день, с 2 марта по 1 мая, вместе с женой и двумя детьми

Иван Голтвенко — директор по персоналу «Азовстали», выехал из Мариуполя 9 марта и помогает выбираться другим сотрудникам

* * *

— Как вы оказались на «Азовстали»? 

Илья: Когда 24 февраля на нас напала Россия, я был на работе. Увидел новости, позвонил жене, сказал: собирайте вещи, выезжайте из города. Она собралась, забрала дочку, [свою] сестру — и выехали на дачу за город. Мы на работе договорились, как законсервировать производство, распустили рабочих. За мной заехала теща, и мы с ней выбрались на ту же дачу. 

Думали, посидим два-три дня, в любой момент сорвемся в Запорожье. Но началось наступление [россиян] из Крыма. И когда мы думали ехать, бои велись в Токмаке [в Запорожской области], безопасного проезда не было.

Первого-второго марта мы вернулись в Мариуполь, где уже не было ни света, ни воды, ни телефонной связи. В городе мы жили до 8 марта. Когда и там начались обстрелы, когда уже горели школы [2 марта] и торговый центр Port City [3 марта], решили ехать в убежище на территории комбината. Двумя машинами — две семьи из пяти человек — мы заехали в одно из убежищ на «Азовстали». Там начался наш быт. С 8 марта по 1 мая мы там были. 

Павел: Я 24 февраля был на работе, [а когда появились новости о нападении России,] нас отпустили. Приехал домой, начали запасаться водой-едой, детским питанием. Выехать за город я не думал. Второго марта попросил начальника отвезти меня с семьей на «Азовсталь». 

— Почему именно туда, а не в подвал своего дома, например?

Илья: Руководство комбината еще 25 февраля открыло доступ на территорию для всех, кому нужно убежище. Люди об этом знали. 

Иван Голтвенко: Мы оборудовали 36 бомбоубежищ на предприятии. Восстановили их еще после первой попытки захвата города в 2014 году. Там были запасы еды и воды, генераторы. Все сотрудники знали о такой возможности.

— Как много людей было в убежище? Вы, кстати, в одном были или в разных?

Илья: Мы в разных были. У нас было 70 человек, из них 15 детей. 

Павел: В нашем убежище было 76 человек. Из них 17 детей разного возраста, самому младшему было четыре месяца. Были старики, женщины. Мужчин среднего возраста было двадцать человек — это те, кто мог ходить за водой, добывать солярку для генератора, сливать ее из автокранов.

Иван Голтвенко: Кстати, на видео «Азова», где они конфеты раздают детям, как раз убежище Павла.

— Как обстояли дела с едой?

Павел: Сперва были [домашние] запасы и те, что уже были в убежище. Потом [украинские] военные приносили еду.

Илья: Да, были запасы еды в убежище. Еще в середине марта мы делали вылазку под обстрелами в соседнее здание, где на втором этаже была столовая с запасами еды. Этого нам хватило до конца марта.

Дальше нам с едой помогал «Азов»: приносили каши, крупы, макароны и консервы, чтобы можно было как-то пропитаться. А в начальный период они приносили еще и сладости — конфеты и цукаты для детей. Для совсем маленьких сухие смеси приносили, какие-то запасы памперсов.

— Как вы готовили еду?

Илья: Ели раз в день. Изначально готовили в корпусе метрах в 20–30 от убежища. Тринадцатого марта был первый «прилет» в цех, пострадали стена здания и мой автомобиль. Осколки пробили радиатор, он [автомобиль] перестал заводиться. Четырнадцатого марта снова был обстрел, обрушилась кровля, накрыло мою машину, еще машин девять или тоже накрыло, или заблокировало. С этого момента мы готовили в подвале возле убежища. Палили дрова, на дровах готовили еду.

Павел: Мы изначально готовили на улице, пока в магистралях был газ. От магистрали запитали [печь] и на газу готовили. Такие большие 20-литровые кастрюли. Когда газовую магистраль повредили [россияне], мы построили печку под дрова и готовили на ней. Потом начали прилетать снаряды, стало небезопасно, дорога к печи была разрушена. У нас в цеху были четыре газовых баллона. Мы оборудовали походную кухню, использовали эти баллоны для готовки.

— А где воду брали?

Илья: С питьевой водой не было проблем. Руководство комбината уже не первый год завозит на предприятие для работников горячих цехов бутилированную воду, газированную, [бутылки по] полтора литра. Еще перед остановкой электроснабжения руководство распорядилось наполнить технической водой емкости на территории комбината.

— Судя по видео, у вас и электричество было?

Павел: Рассчитывали, что будет электричество. Но его не стало в первый же день. Пока был рабочий автокран, перевезли генератор. Установили возле убежища, запитали от него освещение, заряжали фонарики и телефоны.

Илья: У нас в бомбоубежище генератора не было. Точнее, он был, но в неисправном состоянии, запустить не получилось. Мы тогда сняли аккумуляторы с тепловоза, и военные раз в три-четыре дня брали эти аккумуляторы, уносили и на своем генераторе заряжали. Чтобы хотя бы было освещение. Но иногда приходилось сидеть при свечах. 

— Вы уже несколько раз вспомнили о военных. Что это за подразделения?

Илья: Изначально к нам приходили только азовцы. Морпехи появились в начале апреля, когда часть из них прорвалась с комбината имени Ильича на «Азовсталь». А пограничники и полиция появились еще позже. 

Павел: Связь с внешним миром у нас была только через военных, но и у них, как понимаю, была ограниченная информация. Кто-то из них приходил и говорил: подождите еще пару дней. А потом — потерпите еще месяц. Мы на него все тогда так посмотрели: «В своем ли ты уме?» А по факту растянулось все на два месяца.

Илья: Да, о том, что происходит в городе, мы узнавали от военных. Изначально они говорили, что все хорошо, что они держат город. Потом рассказали о бомбардировке русскими Драмтеатра — мы все были в шоке, упали духом. Говорили нам, что украинские «вертушки» (вертолеты, — прим. «Медузы») подвезли боекомплект. Говорили, где в городе украинские военные закрепились, а где им уже тяжело держать. 

— Как находящиеся на «Азовстали» мирные жители относились к военным? Российская пропаганда всех пугает «Азовом».

Илья: Азовцы — храбрые ребята. Те, кто к нам приходил, ребята 25–35 лет, по два-три года служат. С их стороны к нам никаких вопросов не было — спрашивали только, что нужно, чем помочь. Поэтому претензий к военным нет, всегда предлагали помощь, [выказывали] человеческое отношение. 

Павел: Поддерживаю.

Иван Голтвенко: Азовцы такие же мариупольцы, как и мы. Многие в Мариуполе осели, женились. У них нет какой-то отдельной от города укрепленной базы, обычные военные части [Нацгвардии]. 

— Российская пропаганда говорит, что «Азов» не выпускал людей, прикрывался ими.

Илья: Нас никто не держал, мы сами боялись выходить. Первые дни еще поднимались на первый этаж. Но в середине марта в наше здание прилетел снаряд, загорелся кабинет. Мы поняли, что по этажам шастать нечего. Потушили огонь в этом кабинете и сидели тише воды, ниже травы. Женщины и дети вообще не выходили после этого, мужчины — только если надо теплую одежду найти, антисептики собрать, чтобы какие-то горелки сделать, хотя бы кружку чая нагреть, кастрюльку воды. 

Артиллерия — «Грады», минометы, корабельная артиллерия — все это было слышно. Была ночь, когда жене не спалось, она считала взрывы: каждые пять минут был «прилет». За ночь россияне успевали сделать 20–25 таких обстрелов.  

С нами жила девушка, у которой родственники были в 4-й поликлинике недалеко от комбината. Вот она еще до 14 марта бегала к родным, а потом уже не рисковала. 

Павел: Мы спрашивали военных, можно ли выйти. Они говорили: «Выходите, но куда вы пойдете? Там стреляют». И горящий город, на который мы смотрели из своего здания, давал понять, что выходить некуда. Посмотрите сами на фотографии «Азовстали» — поймете, что обстрелы не прекращались ни на минуту. 

Иван Голтвенко: Людьми «прикрываются» россияне: не открывают «зеленые коридоры», держат людей в «фильтрационных лагерях» неделями. Одного нашего сотрудника, когда узнали, что он с «Азовстали» и разбирается в коммуникациях, задержали и начали пытать. У меня есть видео со следами ожогов [на его теле]. Поэтому я думаю, что и тех наших людей, которых россияне показывают в своих видео, заставили «сотрудничать».

Людей не выпускают, потому что им [россиянам] нужна рабочая сила, чтобы разбирать завалы. И как щит — потому что украинская армия точно будет освобождать Мариуполь, а они [россияне] мирными прикрываются.

— Вернемся к быту на «Азовстали». Был ли у вас душ, возможность помыться?

Илья: Душа не было. Все — и мужчины, и женщины, и дети — были в рабочих робах «Метинвеста», ватных штанах и зимних бушлатах, потому что было холодно. Все лавочки и столы мы принесли в бомбоубежище — на них и спали. Была возможность нагреть техническую воду, чтобы умываться и мыть руки. Может быть, один раз за весь период можно было подняться в цех искупаться из одного ведра, если не было обстрела. 

Павел: Никто не купался. Детей подмывали. Дети — это святое. А полностью никто ни разу не купался. В той же воде, в которой детей купали, стирали детские вещи.

— Из чего состоял ваш быт, чем занимались?

Илья: День за днем одно и то же. Проснулись, начинали лепешки готовить, тесто лепить, суп варить. Часам к трем поели, поиграли в карты-шашки-домино, вечером чай попили. Вот и весь распорядок.

Павел: Меня занимали дети. Были в убежище у нас карты. А так каждый день одинаковый, как в фильме «День сурка». У нас был генератор, чайники, воду кипятили, часто чай пили. Воды у нас было больше, чем у Ильи, потому что в одном нашем цеху работали 1500 человек, то есть для людей в убежище под цехом ресурсов было больше.

— Можете вспомнить самые страшные моменты за два месяца?

Илья: Было, что во время больших обстрелов закрывали двери, успокаивали детей, крестились, прощались с жизнью. У меня и у дочки, и у жены дни рождения прошли в убежище. Ели «праздничный» суп. 

Павел: Страшно было, когда прибежали из соседнего здания люди и попросили помощи медсестры, потому что к ним прилетел снаряд в холл. Люди там как раз поднялись из убежища на первый этаж: кто покурить, кто подышать свежим воздухом. Залетел снаряд, четверых убило, у остальных осколочные. Я тогда своим запретил вообще подниматься наверх — и жене, и детям. 

— Как вы узнали об эвакуации?

Илья: От военных. Они сказали, что под эгидой ООН и Красного Креста возможна эвакуация. Первая группа вышла 30 апреля. Вечером нам сказали, что если с ними все хорошо будет, то мы с утра [1 мая] следующие.

Первого мая вышли пешком группой из семи человек. Военные нас не сопровождали. Направились к проходным. Пока шел, видел ужасные повреждения комбината. Видел двухэтажные здания, которые сложились в двух местах. То есть были попадания двух авиабомб с расстоянием в 25 метров друг от друга. Хвостовики от «Градов» торчали, парашюты от кассетных боеприпасов.

Мы пошли по направлению к Восточному микрорайону, поднялись на мост, через который сейчас, судя по новостям, пытаются прорваться русские. Перешли мост и вдалеке увидели русских солдат. 

Они нам закричали: «Стойте». Сказали, что здесь заминировано, показали, как обойти. Провели через свой импровизированный блокпост, а дальше уже стояли дээнэровские автобусы.

Павел: Мы с семьей тоже оказались в этих автобусах, вместе выезжали. О разрушениях я тоже уже знал, азовцы нам фото показывали.

— Куда вас повезли, в Запорожье?

Илья: Мы очень надеялись, что Красный Крест и ООН нас сразу заберут в Запорожье, но нас повезли совсем в другую сторону, в направлении Ростова, в Безыменное (село в Донецкой области, — прим. «Медузы»), проходить «фильтрацию». 

Павел: Там в первую очередь вызвали женщин и детей выйти из автобуса. Проверили вещи, наличие татуировок на теле. Детей [на татуировки] не проверяли.

Следом пошли мужчины, досматривали нас полностью. Телефоны, фотографии. Мессенджеры нам [заранее] посоветовали удалить — это мы сделали. И всякие фотографии про войну, Мариуполь и «Азовсталь» тоже удалили. Остались семейные фотографии.

Раздевали до трусов, осматривали спереди-сзади. Снимали отпечатки пальцев. Записывали с наших слов показания, которые мы потом подписывали.  

Задавали вопросы: кто по национальности? Говорю: украинец, живу на территории Украины, хотя и русскоязычный. Спрашивали, почему не возвращаюсь домой, кто у меня остался в городе. К нам, в общем, лояльно относились, потому что при осмотре присутствовали сотрудники ООН и Красного Креста. 

Но вчера я переписывался со своим товарищем, который выезжал [на личном транспорте без участия ООН и Красного Креста] сам [из Мариуполя]. Он уже четыре недели на «фильтрации» в Безыменном со своим 14-летним сыном. У них забрали паспорта, никуда не выпускают, ничего не говорят. 

Илья: Да, на «фильтрации» были вопросы, знаем ли мы кого-то из военных, где жили на «Азовстали», где были военные, сколько у них техники, знаем ли мы позывные, где могут быть позиции. Знаем ли кого-то из СБУ, прокуратуры, городских властей. Как относимся к украинской центральной и к городской власти.

Предлагали остаться в Мариуполе, ехать в Ростов или Запорожье. Мы, конечно, выбрали Запорожье. На нас не давили, но я думаю, потому что все это было при ООН и Красном Кресте. Крайне важно, чтобы сотрудники ООН и Красного Креста постоянно находились в пунктах фильтрации.

Павел: И на блокпостах. Мы видели гражданскую машину в кювете, она горела. Что с людьми, я не знаю. Но не думаю, что она бы сгорела, если бы там были ооновцы на блокпостах.

— Павла раздевали до трусов. Илья, и вас тоже? И женщин?

Илья: Жену тоже раздевали до нижнего белья, заглядывали в трусы, с других девчонок лифчики снимали, осматривали. Пятки смотрели — не знаю, для чего. 

Меня раздевали до нижнего белья, татуировки искали, синяки [от приклада автомата]. Вещи все вывернули, все карманы, телефон пересмотрели, все сообщения и фотографии. Детский телефон тоже крутили, ноутбук запустили, искали мою страничку во «ВКонтакте», но не нашли.

Начали по вещам смотреть, нашли рабочие очки. Подумали, что тактические, говорят: «Ты чего, стреляешь?» Я им объясняю, что это не из военторга, это рабочие очки. Еще мы тащили с собой пару турникетов (речь о медицинских жгутах-турникетах, — прим. «Медузы») на всякий случай, а русские даже такого слова не знали. 

— Все, кто был с вами, удачно прошли «фильтрацию»?

Илья: Не все. Нас изначально семеро вышло из убежища: моя семья и с нами шли две сестры, одной 22 года, другой 15. Старшая — работник полиции. Ее не пропустили, увезли в неизвестном направлении. Мы ее больше не видели. Сестра ее 15-летняя осталась в лагере. Нашли родителей, позвонили, чтобы они забрали ее. На все вопросы к ООН и Красному Кресту, почему так, те отвечали: «Русские тут с оружием, у них свои правила, ничего сделать не можем».

— Как вы двигались дальше?

Илья: Утром 2 мая мы выехали в Запорожье колонной из 50 автобусов, но только три были заполнены. Ехали с большим крюком в 140 километров вокруг Мариуполя. Сперва через Новоазовск (то есть еще дальше от Мариуполя в сторону Ростова, — прим. «Медузы»), дальше через Волноваху — Бугас на Мангуш. Вечером 2 мая прибыли в Мангуш, где заполнили людьми, которые прошли «фильтрацию», еще два автобуса.

Со слов знакомого эмчеэсника, в Мариуполе на тот момент около 500 человек ожидали возможности выехать. Но [российские военные] нас целенаправленно отправили в объезд, чтобы мы не забрали этих людей, чтобы они там оставались как рабочая сила.

Павел: Русские оставляют людей в городе, чтобы ими прикрываться как «живым щитом». Если все мирные люди оттуда выедут, то украинские войска могут наступать, не опасаясь за мирное население.

Илья: В пути мы ночевали в селе Дмитриевка под Бердянском. Женщин и детей разместили в школе, мужчины ночевали в автобусе. И 3 мая с утра выдвинулись в сторону Запорожья. 

В двух или трех населенных пунктах на нашем пути стояли люди на дороге с вещами, тоже хотели в Запорожье. Мы останавливались, Красный Крест и ООН подходили к российским военным, просили, уговаривали разрешить забрать этих людей, но нам нигде не дали никого подобрать. А в одном месте российские военные даже выехали на БТРе, оттеснили стоявших на дороге людей, чтобы автобусы проехали. 

В безопасности мы почувствовали себя, когда пересекли первый украинский блокпост под Запорожьем. Из моих родных никто не плакал, все уже очень устали от дороги и переживаний. Встретили нас волонтеры, накормили, дали вещи личной гигиены, пару одеял и поселили нас в гостиницу.

— Есть ли еще гражданские на «Азовстали»?

Иван Голтвенко: Мы не знаем. Но есть информация, что как минимум 100 человек еще остаются там.

Бомбоубежища разрозненные, коммуникаций, которые бы их связывали, нет, а перемещаться по территории опасно, поэтому сложно определить, есть ли еще люди. Мест, где они могут быть, на «Азовстали» еще достаточно.

Но надо не забывать, что [на заводе остаются] военные — они тоже люди. И мы хотим, чтобы они к своим семьям тоже могли вернуться.

— Как вы думаете, почему россияне так поступили с Мариуполем?

Иван Голтвенко: Акционер нашей компании Ринат Ахметов из Донецка, [города, расположенного] в 100 километрах от Мариуполя. В 2014 году он был вынужден покинуть Донецк, но из Мариуполя бизнес не вывел. Наоборот, решил вкладывать [средства] в город. В Мариуполе были юридически перерегистрированы компания «Метинвест» и футбольный клуб «Шахтер», чтобы платить налоги тут [в Мариуполе]. Это дало возможность поднять бюджет города. Стали появляться скверы, парки… Было [принято] решение строить частный университет Метинвест Политехника.

[Тогда] мы не осознавали, но сейчас понимаем, как это раздражало Россию. Я буквально сегодня смотрел видео, где жители Донецка говорят: «Теперь Мариуполь [россияне] восстановят, а лучше бы помогли нам».