истории

«Что значит — без вести пропавший? Мой сын погиб?» Матери срочников с затонувшего крейсера «Москва» рассказали «Медузе», как ищут своих детей

Источник: Meduza

Вечером 13 апреля в Черном море загорелся крейсер «Москва», позже корабль затонул. Украинская сторона заявляет, что флагман Черноморского флота поразили две ракеты «Нептун». Российское министерство обороны утверждает, что корабль загорелся «в результате пожара после детонации боеприпасов», а пошел на дно из-за шторма. Точное количество членов экипажа «Москвы» до сих пор не названо (но речь идет о нескольких сотнях). Число погибших, раненых и пропавших без вести также неизвестно. Несмотря на многочисленные свидетельства о гибели матросов, Москва утверждает, что весь экипаж был спасен. «Медуза» поговорила с матерями тех, кто — несмотря на заявления Минобороны России — так и не вышел на связь с родными после крушения «Москвы».

Татьяна Ефременко

мать 19-летнего Никиты Ефременко

Мой сын проходил срочную службу на крейсере «Москва». Он служил с ноября 2021 года, после учебки его сразу отправили на этот корабль.

Мне сын не рассказывал ничего. Один раз сказал, что у них учения и они пойдут в море. Это было еще до военных действий [в Украине]. Когда в новостях говорили, что крейсер «Москва» участвовал в военных действиях на острове Змеиный, даже это мне мой сын не прокомментировал. Ничего не сказал. Он говорил: «Приеду домой и все расскажу».

Когда военные действия только начались, сын не выходил на связь около трех недель, позвонил 10 марта. Потом пришло письмо. Никита написал, что они были в море и связи не было.

Еще была строчка о том, что он передумал оставаться по контракту (после срочной службы он планировал пойти контрактником). Но почему, он так и не сказал. 

Я тоже его очень сильно отговаривала от подписания контракта до того, как закончатся военные действия в Украине. Говорила ему о том, что если он хочет дальше служить, то пусть идет в полицию или Росгвардию, где маловероятно, что его отправят на военные действия.

Последний раз он звонил девятого апреля, до дембеля оставалось 58 дней. Все его ждали дома, но он просто перестал выходить на связь.

Я позвонила в Комитет солдатских матерей. Там сказали, что они такими вещами не занимаются. Дали номера, куда можно обратиться. Я даже не знала, куда именно я звоню. Говорила, что просто ищу информацию о сыне. Я обзвонила все госпитали Севастополя, звонила в госпиталь в Москву.

Я спрашивала, есть ли такие [раненые военные в госпитале], которые не могут назвать себя. Мне отвечали, что таких нет. Потом связь просто прерывалась, и больше дозвониться я не могла.

Такая же ситуация была, когда я звонила в севастопольское министерство обороны. Там мне ответили, что сын — без вести пропавший. После этого — «абонент недоступен».

Сейчас я не знаю, что делать. Поеду туда сама. Я собрала все фотографии ребят [пропавших срочников, о которых есть информация в интернете], сегодня распечатала и подписала. Буду обходить все госпитали и делать все возможное. Если не найду своего, хотя бы найду кого-то и помогу другим матерям.

Я не знаю, что мне еще делать, я не могу сидеть дома, а внятно мне никто ничего говорит. Командиры все как в один голос говорят, что он без вести пропал — и не говорят где. Где он пропал? На море? На суше? Никто не проясняет ситуацию, никто не называет количество раненых и пропавших, все фотографии я собирала в интернете, сама писала во все группы. Сейчас буду пробовать стучаться сама. 

Юлия Цывова

мать 19-летнего Андрея Цывова

Я не могу получить никакую информацию о своем сыне. Никто ничего не говорит — все молчат. Мы звонили и в военкоматы, и в Минобороны…

По телевизору показывали, как выстраивают моряков (16 апреля российское Минобороны опубликовало видео со встречи главнокомандующего ВМФ Николая Евменова с моряками затонувшего крейсера «Москва», — прим. «Медузы»). Кого они вообще там повыстраивали? Это еще надо выяснить. Наших детей там нет. Я смотрела фотографии, которые выкладывают в группы, где ищут пропавших, — там их уже больше десяти.

Я живу в поселке Ленино в Крыму. На следующий день после того, как это произошло [атака на крейсер «Москва»], я поехала в военную часть в Севастополе. Там вынесли список пропавших, на этом листе было много людей, где-то около 30 человек точно. Никакие другие списки нам никто больше не показывал.

Я их просила объяснить, что значит «без вести пропавший»? Мой сын что, погиб? Они говорили, что нет, его просто нет на службе и нет в госпитале. А где он?

Мой сын был солдатом срочной службы, на этом корабле было много и других срочников. То, что человек 200–300 срочников там было, я уверена (у «Медузы» нет подтверждения этой информации).

В зону боевых действий они ходили постоянно. Никто у них ничего не спрашивал. Они возвращались на три-четыре дня, потом их опять туда отправляли — снова на неделю на полторы.

[Но] когда я узнала, что их отправляют на военные действия, я никуда не обращалась. Мой сын служил на этом корабле. И я боялась, что его там будут пытать или еще что-то. Поэтому мы молчали.